nikadubrovsky ([info]nikadubrovsky) wrote,
@ 2004-03-09 14:35:00
Previous Entry Add to memories! Next Entry
интервью с Саксом
Оливер Сакс, книгу которого я издаю, во время интервью несколько раз повторил о связи биографии и биологии. Я итак была знакома с этой его точкой зрения, но почему меня это снова удивило.

3 комментария:

Kukash комментирует...

Оливер Сакс. Человек, который принял жену за шляпу



-------------------------------------------------------------------------
© Copyright Оливер Сакс
© Copyright Григорий Хасин (gkhasin@yahoo.com), перевод и примечания
© Copyright Юлия Численко (jchislenko@yahoo.com), перевод и примечания
© Издательство "Сайнс-пресс" (nika@xref.ru)
Date: 23 Apr 2004
Книга выходит в печать в мае 2004 в издательстве "Сайнс-пресс"
-------------------------------------------------------------------------


От переводчиков



Мы хотели бы выразить глубокую благодарность всем, кто помогал в работе
над этой книгой, в особенности Алексею Алтаеву, Алене Давыдовой, Ирине
Рохман, Радию Кушнеровичу, Евгению Численко и Елене Калюжной. Редактор
перевода Наталья Силантьева, литературный редактор Софья Кобринская и
научный редактор Борис Херсонский по праву могут считаться соавторами
перевода. Наконец, без участия Ники Дубровской появление этой книги было бы
вообще невозможно.

Kukash комментирует...

Предисловие автора к русскому изданию


Невозможно написать предисловие к русскому изданию этой книги, не
воздав должное человеку, чьи работы послужили главным источником вдохновения
при ее создании.
Речь, конечно, идет об Александре Романовиче Лурии, выдающемся
российском ученом, основоположнике нейропсихологии. Несмотря на то, что нам
так и не довелось встретиться лично, я состоял с ним в долгой переписке,
начавшейся в 1973 году и продолжавшейся четыре года, вплоть до его смерти в
1977-м. Большие систематические труды Лурии -- "Высшие корковые функции
человека", "Мозг человека и психические процессы" и другие -- были моими
настольными книгами в студенческие годы, но подлинным откровением явилась
для меня его работа "Маленькая книжка о большой памяти (Ум мнемониста)",
опубликованная по-английски в 1968 году. Лурия описывает в ней свои
тридцатилетние наблюдения за уникально одаренным, но в определенном смысле
ущербным и страдающим человеком, с которым у него завязалась личная дружба.
Глубокие научные исследования памяти, образного мышления и других
церебральных функций соседствуют в этой книге с ярким описанием личности и
судьбы мнемониста, с тонким вчувствованием в его внутреннюю жизнь. Такое
сочетание человеческого контакта и нейропсихологии сам Лурия называл
"романтической наукой", и позже он еще раз блестяще продемонстрировал этот
подход в книге "Потерянный и возвращенный мир". Проживи Лурия подольше, он,
как и планировал, написал бы еще одну подобную работу -- исследование
пациента с глубокой амнезией.
Эти две книги сыграли важную роль в моей жизни: работая с пациентами и
описывая их судьбы и заболевания, под влиянием луриевских идей я постепенно
пришел к своей собственной романтической науке. Именно поэтому моя книга
"Пробуждения", написанная в 1973 году, посвящена Лурии.
Настоящая книга тоже тесно с ним связана, в особенности история
"Заблудившийся мореход", где цитируются его письма, -- думаю, подобное
исследование мог бы написать сам Лурия, хотя, возможно, он посвятил бы герою
этой истории, Джимми, отдельную книгу.
Я очень рад, что "Человек, который принял жену за шляпу" выходит
наконец по-русски. Надеюсь, познакомившись с историями моих пациентов,
читатель увидит, что неврология не сводится к безличной, полагающейся
главным образом на технологию науке, что в ней есть глубоко человеческий,
драматический и духовный потенциал.


Оливер САКС


Нью-Йорк, октябрь 2003 года

Говорить о болезнях -- все равно что рассказывать истории "Тысячи и
одной ночи".
Вильям Ослер
В отличие от натуралиста, <...> врач имеет дело с отдельно взятым
организмом, человеческим субъектом, борющимся за самосохранение в угрожающей
ситуации.
Айви Маккензи

Посвящается доктору Леонарду Шенгольду

Предисловие


"Только заканчивая книгу, -- замечает где-то Паскаль, -- обычно
понимаешь, с чего начать". Итак, я написал, собрал вместе и отредактировал
эти странные истории, выбрал название и два эпиграфа, и вот теперь нужно
понять, что же сделано -- и зачем.
Прежде всего обратимся к эпиграфам. Между ними существует определенный
контраст -- как раз его и подчеркивает Айви Маккензи, противопоставляя врача
и натуралиста. Этот контраст соответствует двойственной природе моего
собственного характера: я чувствую себя и врачом, и натуралистом, болезни
так же сильно занимают меня, как и люди. Будучи в равной степени (и по мере
сил) теоретиком и рассказчиком, ученым и романтиком, я одновременно исследую
и личность, и организм и ясно вижу оба эти начала в сложной картине условий
человеческого существования, одним из центральных элементов которой является
болезнь. Животные тоже страдают различными расстройствами, но только у
человека болезнь может превратиться в способ бытия.
Моя жизнь и работа посвящены больным, и тесному общению с ними я обязан
некоторыми ключевыми мыслями. Вместе с Ницше я спрашиваю: "Что касается
болезни, очень хотелось бы знать, можем ли мы обойтись без нее?" Это
фундаментальный вопрос; работа с пациентами все время вынуждает меня
задавать его, и, пытаясь найти ответ, я снова и снова возвращаюсь обратно к
пациентам. В предлагаемых читателю историях постоянно присутствует это
непрерывное движение, этот круг.
Исследования -- понятно; но отчего истории, рассказы?
Гиппократ ввел идею развития заболевания во времени -- от первых
симптомов к кульминации и кризису, а затем к благополучному или смертельному
исходу. Так родился жанр истории болезни -- описания естественного ее
течения. Подобные описания хорошо укладываются в смысл старого слова
"патология" и вполне уместны в качестве разновидности естественной науки, но
у них есть один серьезный недостаток: они ничего не сообщают о человеке и
его истории, о внутреннем опыте личности, столкнувшейся с болезнью и
борющейся за выживание.
В узко понятой истории болезни нет субъекта. Современные анамнезы
упоминают о человеке лишь мельком, в служебной фразе (трисомик-альбинос, пол
женский, 21 год), которая с тем же успехом может относиться и к крысе. Для
того чтобы обратиться к человеку и поместить в центр внимания страдающее,
напрягающее все силы человеческое существо, необходимо вывести историю
болезни на более глубокий уровень, придав ей драматически-повествовательную
форму. Только в этом случае на фоне природных процессов появится субъект --
реальная личность в противоборстве с недугом; только так сможем мы увидеть
индивидуальное и духовное во взаимосвязи с физическим.
Жизнь и чувства пациента непосредственно связаны с самыми глубокими
проблемами неврологии и психологии, поскольку там, где затронута личность,
изучение болезни неотделимо от исследования индивидуальности и характера.
Некоторые расстройства и методы их анализа, вообще говоря, требуют
создания особой научной дисциплины, "неврологии личности", задачей которой
должно стать изучение физиологических основ человеческого "Я", древней
проблемы связи мозга и сознания.
Возможно, между психическим и физическим действительно существует
понятийно-логический разрыв, однако исследования и сюжеты, посвященные
одновременно и организму, и личности, способны сблизить эти области,
подвести нас к точке пересечения механического процесса и жизни и таким
образом прояснить связь физиологии с биографией. Этот подход особенно
занимает меня, и в настоящей книге я в целом придерживаюсь именно его.
Традиция клинических историй, построенных вокруг человека и его судьбы,
достигла расцвета в девятнадцатом веке, но позже, с развитием безличной
неврологии, стала постепенно угасать. А. Р. Лурия* писал: "Способность
описывать, так широко распространенная среди великих неврологов и психиатров
XIX века, сейчас почти исчезла. <...> Ее необходимо восстановить". В
своих поздних работах, таких как "Маленькая книжка о большой памяти (Ум
мнемониста)" и "Потерянный и возвращенный мир", он пытается возродить эту
утерянную форму. Вышедшие из-под пера Лурии истории из клинической практики
связаны с прошлым, с традициями девятнадцатого века, с описаниями
Гиппократа, первого медицинского историка, с давним обычаем больных
рассказывать врачам о себе и своих болезнях.
* А. Р. Лурия (1902--1977) -- русский невролог, основатель
нейропсихологии. (Здесь и далее, кроме специально оговоренных случаев,
примечания переводчиков).
Классические повествовательные сюжеты разворачиваются вокруг
персонажей-архетипов -- героев, жертв, мучеников, воинов. Пациенты
невропатолога воплощают в себе всех этих персонажей, но в рассказанных ниже
странных историях они предстают и чем-то большим. Сводятся ли к привычным
мифам и метафорам образы "заблудившегося морехода" и других удивительных
героев этой книги? Их можно назвать странниками -- но в невообразимо далеких
краях, в местах, которые без них трудно было бы даже помыслить. Я вижу в их
странствиях отблеск чуда и сказки, и именно поэтому в качестве одного из
эпиграфов выбрал метафору Ослера -- образ "Тысячи и одной ночи". В историях
болезни моих пациентов кроется элемент притчи и приключения. Научное и
романтическое сливаются тут в одно -- Лурия любил говорить о "романтической
науке", -- и в каждом из описываемых случаев (как и в моей предыдущей книге
"Пробуждения"), в каждой судьбе мы оказываемся на перекрестке факта и мифа.
Но какие поразительные факты! Какие захватывающие мифы! С чем сравнить
их? У нас, судя по всему, нет ни моделей, ни метафор для осмысления таких
случаев. Похоже, настало время для новых символов и новых мифов.
Восемь глав этой книги уже публиковались: "Заблудившийся мореход",
"Руки", "Близнецы" и "Художник-аутист" -- в "Нью-йоркском книжном обозрении"
(1984 и 1985), "Тикозный остроумец", "Человек, который принял жену за шляпу"
и "Реминисценция" (в сокращенном варианте под названием "Музыкальный слух")
-- в "Лондонском книжном обозрении" (1981, 1983 и 1984), а "Глаз-ватерпас"
-- в журнале "The Sciences" (1985). В главе "Наплыв ностальгии"
(первоначально опубликованной весной 1970 года в журнале "Ланцет" под
названием "L-дофа и ностальгические состояния") содержится давно написанный
отчет о пациентке, ставшей впоследствии прототипом Розы Р. из "Пробуждений"
и Деборы из пьесы Гарольда Пинтера "Что-то вроде Аляски". Из четырех
фрагментов, собранных в главе "Фантомы", первые два были опубликованы в
отделе "Клиническая кунсткамера" "Британского медицинского журнала" (1984).
Еще две короткие истории позаимствованы из моих предыдущих книг: "Человек,
который выпал из кровати" -- из книги "Нога, чтобы стоять", а "Видения
Хильдегарды" -- из книги "Мигрень". Остальные двенадцать глав публикуются
впервые; все они написаны осенью и зимой 1984 года.
Я хотел бы засвидетельствовать глубокую признательность моим редакторам
-- прежде всего Роберту Сильверсу из "Нью-йоркского книжного обозрения" и
Мэри-Кэй Вилмерс из "Лондонского книжного обозрения"; Кейт Эдгар и Джиму
Сильберману из нью-йоркского издательства "Summit books" и, наконец Колину
Хейкрафту из лондонского издательства "Duckworth". Все вместе, они оказали
неоценимую помощь в придании книге ее окончательной формы.
Хочу также выразить особую благодарность коллегам неврологам:
-- покойному Джеймсу П. Мартину, которому я показывал видеозаписи
Кристины и мистера Макгрегора. Главы "Бестелесная Кристи" и "Глаз-ватерпас"
родились в ходе подробных обсуждений этих пациентов;
-- Майклу Кремеру, моему бывшему главврачу из Лондона. Прочитав мою
книгу "Нога, чтобы стоять" (1984), он рассказал об очень похожем случае из
собственной практики, и я включил его в главу "Человек, который выпал из
кровати";
-- Дональду Макрэ, наблюдавшему удивительный случай зрительной агнозии,
сходный с ситуацией профессора П. Я случайно обнаружил его отчет через два
года после публикации моей истории. Отрывки из его статьи включены в
постскриптум к истории о "человеке, который принял жену за шляпу";
-- Изабелле Рапен, коллеге и близкому другу из Нью-Йорка. Я обсуждал с
ней многие свои случаи; она попросила меня взглянуть на "бестелесную"
Кристину и много лет, с самого его детства, наблюдала Хосе,
художника-аутиста.
Я бесконечно признателен всем пациентам (и порой их близким), чьи
истории рассказаны на страницах этой книги. Благодарю их за бескорыстную
помощь и великодушие, благодарю за то, что, даже зная, что им самим мой
научный интерес никак не поможет, они поощряли меня и разрешали описывать
случившееся с ними, надеясь помочь другим понять и, возможно, научиться
лечить болезни, от которых они страдают. Как и в "Пробуждениях", соблюдая
врачебную тайну, я изменил имена и некоторые обстоятельства, но в каждом
случае постарался сохранить основное ощущение.
Наконец, хочу выразить благодарность -- более чем благодарность --
Леонарду Шенгольду, моему учителю и врачу, которому посвящается эта книга.

Kukash комментирует...

Постскриптум


После публикации этой истории я вновь получил множество писем и статей.
Самой интересной оказалась корреспонденция от Клары Парк, посвященная
аутизму*.
* В 70-х годах Клара Парк опубликовала книгу "Осада", в которой описала
первые восемь лет своей жизни с больной аутизмом дочерью (см. библиографию).
В 2002 году появилась вторая книга Клары Парк (с предисловием Оливера Сакса)
-- "Выходя из Нирваны", где рассказывается о дальнейшей судьбе девочки.
Несмотря на то, что Надя из одноименной книги -- возможно, единственный
в своем роде ребенок (что-то вроде Пикассо), художественные таланты в целом
достаточно широко распространены среди аутистов (это подозревает и Найджел
Деннис). Выявить их нелегко. Тест "Нарисуй человечка", разработанный Флоренс
Гуденаф, как и все другие стандартные тесты, тут почти бесполезен. Должна
произойти спонтанная вспышка художественного творчества -- как это случилось
с Хосе, Надей и Эллой, дочерью Клары Парк.
В серьезном и хорошо иллюстрированном обзоре книги "Надя", появившемся
в 1978 году, Клара Парк, анализируя мировую литературу по этой теме, а также
опыт работы с собственным ребенком, перечисляет главные особенности рисунков
детей-аутистов. В ее список входят и "негативные" черты, такие как
вторичность и стереотипность, и "позитивные" -- способность к
воспроизведению по памяти, а также способность к изображению восприятий (а
не представлений), приводящая к особой непосредственности и
одухотворенности. Клара Парк отмечает также относительное безразличие таких
детей к оценкам и реакциям окружающих, что может приводить к непреодолимым
трудностям в обучении. Опыт, однако, показывает, что с этим можно
справиться. Дети-аутисты до определенной степени реагируют на внимание и
усилия педагогов, и особым образом построенный процесс обучения может
привести к успеху.
Клара Парк не только описывает жизнь с дочерью (ставшей к настоящему
времени художницей), но и приводит удивительные и почти неизвестные
результаты японских ученых Моришимы и Моцуги, которые добились значительных
успехов, помогая талантливым, но почти не поддающимся обучению
детям-аутистам профессионально работать в области изобразительных искусств.
Моришима использует особые техники обучения ("структурную тренировку
навыков"), основанные на классической японской традиции отношений мастера и
подмастерья; он также поощряет использование рисунка в качестве средства
общения. Но такая формальная подготовка, несмотря на всю ее важность,
недостаточна. Требуется более тесный, эмоциональный контакт. Последнюю часть
своей книги я хотел бы закончить словами, завершающими обзор Клары Парк:
Секрет успеха, скорее всего, не в этом. Он -- в самоотверженности
Моцуги, поселившего одаренного ребенка-аутиста у себя дома. Моцуги пишет:
"Талант Янамуры удалось развить благодаря приобщению к его душе. Учитель
должен любить бесхитростную красоту "простого" существа, уметь погружаться в
чистый мир наивного сознания".

Библиография



Основная литература

Хьюлингс Джексон, Курт Голдштейн, Генри Хед, А. Р. Лурия -- выдающиеся
ученые, отцы неврологии. Их размышления и открытия посвящены проблемам, не
так уж сильно отличающимся от тех, с которыми приходится сталкиваться
сегодня нам. Работа любого невролога неотделима от их идей, и представители
этой четверки снова и снова появляются на страницах моей книги.
Существует тенденция сводить сложные характеры ученых к стереотипам,
игнорировать масштаб и плодотворные противоречия их мысли. Я часто упоминаю
о классической джексоновской неврологии, но Хьюлингс Джексон, писавший о
"сновидных состояниях" и "реминисценциях", не похож на Джексона, видевшего
мышление в терминах исчисления пропозиций. Первый -- поэт, второй -- логик,
но оба -- один и тот же человек. Генри Хед, любитель диаграмм и схем,
разительно отличается от Хеда, описавшего "тональное чувство", а Голдштейна,
так абстрактно излагающего теорию "Абстрактного", восхищают подробности
индивидуальных случаев.
У А. Р. Лурии эта двойственность является сознательной. Он считает
необходимым писать книги двух видов: с одной стороны, формальные,
структурные исследования ("Высшие корковые функции человека"), с другой --
художественные биографии ("Ум мнемониста"). Первую группу работ он называет
классической, вторую -- романтической.
Джексон, Голдштейн, Хед и Лурия составляют интеллектуальное ядро
неврологии. Они задают главное измерение моей собственной мысли, и в
частности этой книги. Как следствие, я чаще всего обращаюсь к их трудам. В
идеале, я хотел бы работать со всем корпусом их текстов, поскольку лишь
взятое в целом творчество ученого передает его характерные особенности,
однако в целях практических я ссылаюсь лишь на ключевые, наиболее доступные
издания.


Хьюлингс Джексон



Прекрасные описания отдельных болезней существовали и до Хьюлингса
Джексона (см. к примеру работу Джеймса Паркинсона "Эссе о дрожательном
параличе", написанную в 1817 году), но в них не было обобщений и
систематизации нервных функций. Хьюлингс Джексон -- основатель неврологии
как науки. Его основные работы собраны в следующем издании: Taylor, J.,
Selected Writings of John Hughlings Jackson, London, 1931; repr. New York,
1958. Работы Джексона читать непросто, несмотря на то, что местами он
достигает поразительной ясности и образности письма. Еще один том
избранного, с записями бесед с Джексоном и его воспоминаниями, был почти
полностью отредактирован Джеймсом П. Мартином, но его недавняя смерть
отложила публикацию. Я надеюсь, что этот том выйдет в свет к 150-летию со
дня рождения Джексона.


Генри Хед



Хед, как и Уэйр Митчелл (см. библиографию к главе 6), пишет гораздо
лучше Хьюлингса Джексона. Обширные тома Хеда всегда читаются легко и
приятно.
Studies in Neurology, 2 vols. Oxford, 1920.
Apahsia and Kindred Disorders of Speech, 2 vols. Cambridge, 1926.


Курт Голдштейн



Из неспециальных книг Голдштейна проще всего найти Der Aufbau des
Organismus (The Hague, 1934); в английском переводе -- A Holistic Approach
to Biology Derived from Pathological Data in Man (New York, 1939). См. также
Goldstein, K. and Sheerer, M. "Abstract & concrete behaviour". Psychol.
Monogr. 53 (1941).
Замечательные клинические истории Голдштейна разбросаны по разным
книгам и журналам; давно следовало бы выпустить их одним сборником.


А. Р. Лурия



Книги А. Р. Лурии -- настоящее сокровище неврологической науки, как с
теоретической, так и с описательно-клинической точки зрения.
Маленькая книжка о большой памяти (Ум мнемониста). М.,1968.
Потерянный и возвращенный мир: история одного ранения. М.,1971.
Речь и развитие психических процессов у ребенка. М., 1956. --
Исследование психических расстройств, речи, игры и близнецов.
Мозг человека и психические процессы. М., 1963. -- Истории болезни
пациентов с синдромом лобной доли.
Нейропсихология памяти. М., 1974. Т.1; М., 1976. Т. 2.
Высшие корковые функции человека. М., 1969. -- Главное произведение
Лурии -- важнейший синтез неврологической практики и мысли в двадцатом веке.
Основы нейропсихологии. М., 1973. -- Сжатое и доступное изложение
предыдущей работы -- на сегодня лучшее введение в нейропсихологию.